Так и скрипело время, как цепь в колодце...
В моих глазах закипали то соль, то сода.
Лучи палой листвой ложились на воду -
Бросало их, как огромное дерево, Солнце.
Восемнадцать слепых чаек кружили в пламени,
Взрезая воздух крыльев и глоток когтями.
Пока рассвет в два окна, скрытых ветвями,
Сплевывал оранжевый свет, как в стеклянные корзины.
А я пережевывала каждое мгновение, как тягучую резину,
Не веря, что ощетинившийся вечер -
И был ли вечер? -
Обратился таким утром - стерильным, гладким,
Ангелом в хирургических белых перчатках
И с бальзамически-уксусным взором.
С его одежд спадали пыльца и споры,
Не несущие в своих зачатиях ни-че-го...
А ты разбудил меня поцелуем в плечо,
Посадив его туда, как птицу с бескостными лапами.
Балкон был рассеянной пудрой белесой закапанным....
И я, как корсар, с попугаем на каждом плече -
Только мои птицы иные - с уст слетевшие -
Молчаливые, белоснежно-нежные, кипенные...
Восемнадцать башен вставали из тлена,
Из преисподней вскидывали головы - настежь,
Насаживали на удочки драконов, бросали снасти,
Поймав на блеск твердых чешуй не одного человека,
Который к себе - от себя - перейти стремится...
Лучи лебединым пухом ложились на реку,
А Солнце линяло ими как дикая птица.
Ты - мое главное паломничество.
Я ползу к тебе на коленях по острым скалам,
Запахи твоей комнаты - мой личный Santiago de Compostela,
Я дроблю ногами звезды на мелкие осколки.
Но из моей крови тоже вырастут османтусы,
Которые ты сможешь заваривать в чае.
А из сгустков моей крови и сукровицы
Появятся миллионы вселенных, на острие иглы,
На острие копья Лонгина -
На твоих острых черных волосах,
В растворе твоих глаз,
Рта,
Острых серьгах.
И мой острый язык
Раздвоился
И стал
Змеевидным.